Неточные совпадения
Стародум(
приметя всех смятение). Что это значит? (
К Софье.) Софьюшка, друг мой, и ты мне кажешься в смущении? Неужель мое намерение тебя огорчило? Я заступаю место отца твоего. Поверь мне, что я знаю его права. Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность дочери, а выбор достойного человека зависит совершенно от ее
сердца. Будь спокойна, друг мой! Твой муж, тебя достойный, кто б он ни был, будет иметь во мне истинного друга. Поди за кого хочешь.
— Вольно ж
принимать все близко
к сердцу! — сказал Платон. — Ты выискиваешь себе беспокойства и сам сочиняешь себе тревоги.
Как изменилася Татьяна!
Как твердо в роль свою вошла!
Как утеснительного сана
Приемы скоро
приняла!
Кто б смел искать девчонки нежной
В сей величавой, в сей небрежной
Законодательнице зал?
И он ей
сердце волновал!
Об нем она во мраке ночи,
Пока Морфей не прилетит,
Бывало, девственно грустит,
К луне подъемлет томны очи,
Мечтая с ним когда-нибудь
Свершить смиренный жизни путь!
И вдруг странное, неожиданное ощущение какой-то едкой ненависти
к Соне прошло по его
сердцу. Как бы удивясь и испугавшись сам этого ощущения, он вдруг поднял голову и пристально поглядел на нее; но он встретил на себе беспокойный и до муки заботливый взгляд ее; тут была любовь; ненависть его исчезла, как призрак. Это было не то; он
принял одно чувство за другое. Это только значило, что та минута пришла.
Кабанов. Все
к сердцу-то
принимать, так в чахотку скоро попадешь. Что ее слушать-то! Ей ведь что-нибудь надо ж говорить! Ну, и пущай она говорит, а ты мимо ушей пропущай. Ну, прощай, Катя!
Самгин зашел
к ней, чтоб передать письмо и посылку Марины.
Приняв письмо, девица поцеловала его, и все время, пока Самгин сидел, она держала письмо на груди, прижав его ладонью против
сердца.
— Вижу, Иван Иванович, и верю, что вы говорите не на ветер. Оттого и вырвалось у меня это слово; не
принимайте его слишком горячо
к сердцу — я сама боюсь…
— Я про себя не думаю. Я покойницей так облагодетельствована, что ничего не желаю. Меня Лизанька зовет (это была ее замужняя племянница), я
к ней и поеду, когда не нужна буду. Только вы напрасно
принимаете это
к сердцу, — со всеми это бывает.
Про старца Зосиму говорили многие, что он, допуская
к себе столь многие годы всех приходивших
к нему исповедовать
сердце свое и жаждавших от него совета и врачебного слова, до того много
принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего
к нему, мог угадывать: с чем тот пришел, чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил слово.
В робости
сердца моего мыслю, однако же, что самое сознание сей невозможности послужило бы им наконец и
к облегчению, ибо,
приняв любовь праведных с невозможностью воздать за нее, в покорности сей и в действии смирения сего, обрящут наконец как бы некий образ той деятельной любви, которою пренебрегли на земле, и как бы некое действие, с нею сходное…
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным
сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада; любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина
к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не
приняв вида ромба или трапеции.
Что это? учитель уж и позабыл было про свою фантастическую невесту, хотел было сказать «не имею на
примете», но вспомнил: «ах, да ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, — ведь какую глупость тогда придумал! Как это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе не нужно было! Ну вот, подите же, говорят, пропаганда вредна — вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у ней
сердце чисто и не расположено
к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне какое дело?
Но другие не
принимают их
к сердцу, а ты
приняла — это хорошо, но тоже не странно: что ж странного, что тебе хочется быть вольным и счастливым человеком!
У них и у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они
принимали за воспоминание, а мы — за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование любви
к русскому народу, русскому быту,
к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как
сердце билось одно.
— Ну, вот и все… И слава богу… пусть теперь пан судья успокоится. Стоит ли, ей — богу,
принимать так близко
к сердцу всякие там пустяки…
Дело вышло как-то само собой. Повадился
к Луковникову ездить Ечкин. Очень он не нравился старику, но, нечего делать,
принимал его скрепя
сердце. Сначала Ечкин бывал только наверху, в парадной половине, а потом пробрался и в жилые комнаты. Да ведь как пробрался: приезжает Луковников из думы обедать, а у него в кабинете сидит Ечкин и с Устенькой разговаривает.
К большому и (таково
сердце человека!)
к несколько неприятному своему изумлению, он вдруг, по одному случаю, убедился, что если бы даже он и сделал предложение, то его бы не
приняли.
Евгений Павлович
принимает это очень
к сердцу, а у него есть
сердце, что он доказал уже тем, что получает письма от Коли и даже отвечает иногда на эти письма.
На некоторые мечты свои князь смотрел еще назад тому несколько дней как на преступление, а Лукьян Тимофеич
принимал отказы князя за одно лишь личное
к себе отвращение и недоверчивость, уходил с
сердцем уязвленным и ревновал
к князю не только Колю и Келлера, но даже собственную дочь свою, Веру Лукьяновну.
Любезный друг Иван,
прими меня, каков я есть, узнай старого признательного тебе лицейского товарища; с прежнею доверенностью детства и юности обращаюсь
к тебе
сердцем: ты, верный добрым воспоминаниям, поймешь мое дружеское приветствие без дальнейших объяснений.
— Нет, ангел мой! Тридцать два ровно стукнуло неделю тому назад. Я, пожалуй что, старше всех вас здесь у Анны Марковны. Но только ничему я не удивлялась, ничего не
принимала близко
к сердцу. Как видишь, не пью никогда… Занимаюсь очень бережно уходом за своим телом, а главное — самое главное — не позволяю себе никогда увлекаться мужчинами… — Ну, а Сенька твой?..
Уж первая сорвалась, так удачи не будет!» Я же, вовсе не видавший рыбы, потому что отец не выводил ее на поверхность воды, не чувствовавший ее тяжести, потому что не держал удилища в руках, не понимавший, что по согнутому удилищу можно судить о величине рыбы, — я не так близко
к сердцу принял эту потерю и говорил, что, может быть, это была маленькая рыбка.
— Случилось это, — отвечал Живин, встав уже со своего стула и зашагав по балкону… — возвратилась она от братьев, я пришел, разумеется,
к ним, чтобы наведаться об тебе; она, знаешь, так это ласково и любезно
приняла меня, что я, разумеется, стал у них часто бывать, а там… слово за слово, ну, и натопленную печь раскалить опять нетрудно, — в сердчишке-то у меня опять прежний пламень вспыхнул, — она тоже, вижу, ничего: приемлет благосклонно разные мои ей заявления; я подумал: «Что, мол, такое?!» — пришел раз домой и накатал ей длиннейшее письмо: так и так, желаю получить вашу руку и
сердце; ну, и получил теперь все оное!
— Вы поняли, — продолжал он, — что, став женою Алеши, могли возбудить в нем впоследствии
к себе ненависть, и у вас достало благородной гордости, чтоб сознать это и решиться… но — ведь не хвалить же я вас приехал. Я хотел только заявить перед вами, что никогда и нигде не найдете вы лучшего друга, как я. Я вам сочувствую и жалею вас. Во всем этом деле я
принимал невольное участие, но — я исполнял свой долг. Ваше прекрасное
сердце поймет это и примирится с моим… А мне было тяжелее вашего, поверьте!
— Вот видишь, Елена, вот видишь, какая ты гордая, — сказал я, подходя
к ней и садясь с ней на диван рядом. — Я с тобой поступаю, как мне велит мое
сердце. Ты теперь одна, без родных, несчастная. Я тебе помочь хочу. Так же бы и ты мне помогла, когда бы мне было худо. Но ты не хочешь так рассудить, и вот тебе тяжело от меня самый простой подарок
принять. Ты тотчас же хочешь за него заплатить, заработать, как будто я Бубнова и тебя попрекаю. Если так, то это стыдно, Елена.
Вечером этого же дня генерал послал за Родионом Антонычем, который и явился в генеральский флигель с замирающим
сердцем. Генерал
принял его сухо, даже строго. Наружность Родиона Антоныча произвела на него отталкивающее впечатление, хотя он старался подавить в себе это невольное чувство, желая отнестись
к секретарю Горемыкина вполне беспристрастно.
Но мы чуткими ребячьими
сердцами слышали в его стонах искреннюю душевную боль и,
принимая аллегории буквально, были все-таки ближе
к истинному пониманию трагически свихнувшейся жизни.
Я ложусь спать, но и во сне меня преследует мальчуган, и вместе с тем какой-то тайный голос говорит мне:"Слабоумный и праздный человек! ты праздность и вялость своего
сердца принял за любовь
к человеку, и с этими данными хочешь найти добро окрест себя!
В соседней комнате карточные столы уже заняты, а в передней раздаются первые звуки вальса. Я спешу
к княжне Анне Львовне, которая в это время как-то робко озирается, как будто ища кого-то в толпе. Я подозреваю, что глаза ее жаждут встретить чистенького чиновника Техоцкого, [См. «Княжна Анна Львовна». (
Прим. Салтыкова-Щедрина.)] и, уважая тревожное состояние ее
сердца, почтительно останавливаюсь поодаль, в ожидании, покуда ей самой угодно будет заметить меня.
— Кто ж с этим не согласится? Но зачем
принимать так
к сердцу? — возразила было Настенька.
Председательша уголовной палаты поступила совершенно иначе. Кто знает дело, тот поймет, конечно, что даму эту, по независимости положения ее мужа, менее, чем кого-либо, должно было беспокоить, кто бы ни был губернатор; но, быв от природы женщиной нервной, она вообще тревожилась и волновалась при каждой перемене сильных лиц, и потому это известие
приняла как-то уж очень близко
к сердцу.
Ты, может быть,
принял слишком горячо
к сердцу, что я иногда небрежно отзывался о любви, о дружбе.
— Вы правы, Марья Ефимовна, вы совершенно правы, — говорила покорно Алешина мать. — Я
приму ваши золотые слова
к самому
сердцу. Как вы добры и мудры!
Хотя Иван Тимофеич говорил в прошедшем времени, но
сердце во мне так и упало. Вот оно, то ужасное квартальное всеведение, которое всю жизнь парализировало все мои действия! А я-то, ничего не подозревая, жил да поживал, сам в гости не ходил,
к себе гостей не
принимал — а чему подвергался! Немножко, чуточку — и шабаш! Представление об этой опасности до того взбудоражило меня, что даже сон наяву привиделся: идут, берут… пожалуйте!
— Это, конечно, очень мило с вашей стороны, — говорил несколько смущенный Хрипач, — и делает честь вашим добрым чувствам, но вы напрасно
принимаете так близко
к сердцу тот простой факт, что я счел долгом уведомить родственников мальчика относительно дошедших до меня слухов.
Короткая летняя ночь, доживая свой последний час, пряталась в деревья и углы, в развалины бубновской усадьбы, ложилась в траву, словно тьма её, бесшумно разрываясь, свёртывалась в клубки,
принимала формы амбара, дерева, крыши, очищая воздух розоватому свету, и просачивалась в грудь
к человеку, холодно и тесно сжимая
сердце.
Рано утром она вызвала
к себе жениха, затворилась с ним в гостиной, не приказала никого
принимать и обратилась
к испуганному и побледневшему Алексею Степанычу с следующими словами: «Послушайте, я хочу объясниться с вами откровенно, сказать вам всё, что у меня лежит на
сердце, и от вас требую того же.
Были минуты, в которые мысль
принять яду приходила ей в голову, она хотела себя казнить, чтоб выйти из безвыходного положения; она тем ближе была
к отчаянию, что не могла себя ни в чем упрекнуть; были минуты, в которые злоба, ненависть наполняли и ее
сердце; в одну из таких минут она схватила перо и, сама не давая себе отчета, что делает и для чего, написала, в каком-то торжественном гневе, письмо
к Бельтову.
Буланов. Господа, хотя я и молод, но я очень близко
к сердцу принимаю не только свои, но и общественные дела, и желал бы служить обществу. Поверьте, что вы найдете во мне самого горячего защитника наших интересов и привилегий.
— Ах он, проклятый! — вскричал Глеб, у которого закипело при этом
сердце так же, как в бывалое время. — То-то
приметил я, давно еще
приметил… в то время еще, как Ваня здесь мой был! Недаром, стало, таскался он
к тебе на озеро. Пойдем, дядя, ко мне… тут челнок у меня за кустами. Погоди ж ты! Я ж те ребры-то переломаю. Я те!..
И всё-то вы
к сердцу принимаете, до всего сами доходите; уж и кушать почти ничего не стали.
Уж вы и так слишком всё изволите
к сердцу принимать, — говорил управляющий с некоторой нежностью и снисходительностью глядя на барина, который молча большими шагами шел перед ним вверх по улице.
По выходе матери из комнаты, он утешает жену таким образом: «Все
к сердцу-то
принимать, так в чахотку скоро попадешь.
На днях я издали завидел на улице известного вам Удава [См. «За рубежом». (
Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина)] и просто-напросто побоялся подойти
к нему: до такой степени он нынче глядит сумрачно и в то же время уныло. Очевидно, в нем происходит борьба, в которой попеременно то гнев берет верх, то скорбь. Но думаю, что в конце концов скорбь, даже в этом недоступном для скорбей
сердце, останется победительницею.
—
Примите меня! — сказал он, подходя
к столу.
Сердце у него билось, а лицо горело и глаза были опушены. Яков и Маша молчали.
Но что вы так близко
принимаете это
к сердцу, волнуетесь и приходите в отчаяние, — это не резон, тут вы совсем не правы.
— Да, вот дети-то!.. Кабы они хоть немного понимали, сколько дороги они родительскому
сердцу, — говорил Елпидифор Мартыныч размышляющим голосом. — Но вы все-таки съездите
к ним;
примут ли они вас или нет — это их дело.
Если я выслушиваю жалобу человека, попавшегося впросак, угнетенного, обиженного,
принимаю эту жалобу
к сердцу, предпринимаю ходатайства, хлопоты — я тоже приношу жертву положительную.
— То есть не
принимай ничего
к сердцу, — перервал Рославлев, — не люби никого, не жалей ни о ком; беги от несчастного: он может тебя опечалить; старайся не испортить желудка и как можно реже думай о том, что будет с тобою под старость — то ли ты хотел сказать, Александр?
Страх смерти начал являться
к нему постепенно и как-то толчками: точно возьмет кто и снизу, изо всей силы, подтолкнет
сердце кулаком. Скорее больно, чем страшно. Потом ощущение забудется — и через несколько часов явится снова, и с каждым разом становится оно все продолжительнее и сильнее. И уже ясно начинает
принимать мутные очертания какого-то большого и даже невыносимого страха.